Есть понятие железной устойчивости литературных традиций. Редко кому из крупных писателей удавалось нарушить эту изначальную табуированность (канонизированность) некоторых сложных тем. Фазиль - один из тех гениальных мастеров, кто во имя достижения художественной сверхзадачи легко и уверенно преодолевал устоявшиеся стереотипы и клише, как в случае с «Махазом». Здесь, на мой взгляд, мастер придерживался принципа «духовной свободы и внутренней правоты» (по О. Мандельштаму).  

«Пастух Махаз» – вещь  достаточно остросюжетная, внутренне противоречивая. В ней трагические мотивы частенько перекликаются с комическими, притчевость повествования позволяет свободно манипулировать  разными стилевыми приемами.

Прозаик раскрывает жуткую историю о том, как пастух Махаз, сильный, волевой, внешне хладнокровный, но мудрый от природы человек, живущий по закону гор, решив отомстить похотливому мужу родственницы Шалико, обесчестившему его дочерей, исполняет свой обет: убивает совратителя и «выпивает его кровь».

Да, такие экстремальные моменты вполне допустимы в абхазской действительности, хотя, как мне кажется, чуть гипертрофированы творческим воображением писателя. Элементы магического реализма не чужды прозе Искандера, вне зависимости от маркесовских (и иных латиноамериканских)  мифопоэтических «изобретений».

И вот, задача  талантливого режиссера Олеси Невмержицкой, на мой взгляд, состояла в достижении такого сценического воплощения искандеровского замысла, чтобы «передать боль через юмор», через контрасты. И вся эта коллизия пронизана таким  искренним сопереживанием и ощущением, что зритель переживает состояние, которое мы привыкли воспринимать как «смех сквозь слезы». И в конечном итоге, финал спектакля подводит нас к новому осмыслению противоборства добра и зла, чести и бесчестия (ахьӡи-ахьымӡҕи) на фоне высокого накала страстей и эмоций.  Даже удачно вплетенные в фабулу драмы печальные абхазские  песнопения (причитания) сымпровизированы так удачно, что они помогают философски осмыслить процесс некоего спонтанного взаимодействия казалось бы совершенно несовместимых нравственных качеств и психологических состояний людей, вовлеченных в эти животрепещущие и достаточно актуальные истории. Вопрос чести и бесчестия (ахьӡи-ахьымӡҕи рзы ауп ауаҩы адәы дзықәу) – категория, определяющая смысл жизни и достоинства каждого абхаза. Фазиль, как тонкий психолог, прекрасно осознавал это. И несмотря на внешне забавный и увеселительный антураж повести, мысль о чести и достоинстве проходит через всю канву глубокой сквозной линией.

Думаю, что режиссер О. Невмержицкая тонко уловила все эти нюансы и особенности многосложного искандеровского текста, его собственной философии мести за совершенное злодеяние.

Не буду оценивать игру актеров – она была в целом настолько энергичной, страстной, захватывающей, а взаимодействие на сцене настолько глубоким и гармоничным, что не осмеливаюсь выделить кого-то отдельно. В то же время, сцены столкновения пастуха Махаза (Саид Лазба) и Шалико (Джамбул Жордания) лично на меня оказали особое эмоциональное воздействие, видимо, в силу их глубокой психологичности. Актрисы играют с полной самоотдачей, прочувствовав внутреннюю лирико-драматическую напряженность своих ролей, в то же время совершенно не комплексуя при исполнении эротических сцен.

Когда-то давно я смотрел постановку крупного режиссера Валерия Кове на ту же тему. «Махаз» Абхазского театра им. С. Чанба также был великолепен, он тоже был сыгран на одном дыхании, в одном ритмическом ключе. Много было в нем символики, условностей, но больше всего впечатляло то, что трагикомичность спектакля, на мой взгляд, соответствовала духу традиционно-абхазского восприятия проблемы возмездия за совершенный грех. Символично, что в Абхазии мы имеем еще один яркий пример разных стилевых решений и режиссерских интерпретаций одной и той же искандеровской тематики.

Достаточно изощренно представлена режиссером сцена, где Махаз, исполнив свое обещание, сам сдается милиционеру. Здесь вполне уместно и оправдано смешение отрывков абхазской и ломаной русской речи пастуха, который, совершив акт возмездия согласно обычному праву, по его же горячим следам обращается к «блюстителям» уголовного права. На мой взгляд, достаточно убедительна и игра самого милиционера (Кирилла Шишкина).

Сдержав свою клятву, свое, так сказать, мужское абхазское слово, Махаз считает, что теперь уже он, отец семерых дочерей, сполна выстрадал свое право на сына, которого он мечтал иметь изначально.

С моей точки зрения, появление в спектакле философа Сократа, сопровождающего Махаза, как бы дополняющего его мысли, – это удачный художественный прием, вписывающийся достаточно органично в развитие драмы. Здесь я не увидел нежелательного разностилия. Это – результат креативного режиссерского поиска.

«Пастух Махаз» РУСДРАМа, безусловно, стал еще одним ярким явлением современного театрального искусства. И пусть никого не удивит, что свои достаточно свободные писательские размышления об этом замечательном спектакле я решил завершить еще одной емкой и на редкость оригинальной фразой Фазиля Искандера: «Разврат – месть тела за неспособность любить…»

Владимир Зантария,  писатель, доктор филологических наук, академик АНА.