Между зданием администрации президента и правительства Республики Абхазия и пляжем в Сухуме растут несколько старых эвкалиптов. В их тени приятно и летом, а зимой, когда набережная утрачивает свою многолюдность и прекращается пляжный ажиотаж, место это приобретает какую-то уже совершенно безмятежную магию.

В мире есть несколько регионов, одновременно являющихся курортным раем и зоной конфликта, и иногда бывает достаточно перейти улицу, чтобы попасть из одного измерения в другое.

Что касается Абхазии, то этим летом она совершенно точно в амплуа курортного рая: как сообщал «Ъ», республика потеснила Турцию с первого места в списке стран, в которых россияне предпочитают проводить отпуск. Этому не помешали ни растущие цены, ни явно отстающая от них туристическая инфраструктура, ни очереди при пересечении границы, ни до сих пор не решенные проблемы санитарии пляжей и общепита. Критики, конечно, скажут, что абхазский обгон Турции говорит скорее о проблемах российских туристов, нежели об успехах Абхазии, но факт остается фактом: республику в качестве места проведения отпуска выбирает больше людей, чем в ней живет; строятся новые отели, открываются рестораны, некогда заброшенные набережные получают второй шанс.

Парад с последующим выселением

2024 год богат на даты, связанные с российской кавказской историей. 2 июня исполнилось ровно 160 лет с того дня, как генерал от кавалерии Павел Граббе провел смотр и парад своих частей в урочище Кбааде, ныне известном как Красная Поляна. В Кбааде, покинутом местными жителями, был учрежден военный пост 21-го кавказского линейного батальона.

Парад в Красной Поляне стал символическим завершением длившейся несколько десятилетий войны, в ходе которой Российская Империя добилась полного господства на Кавказе: не только в Закавказье, где в течение первых тридцати лет XIX века в ее состав вошли территории нынешних Азербайджана, Армении и Грузии, но и на северокавказских территориях, населенных непокорными горцами.

Горцы Западного Кавказа оказались наиболее упорными: их сопротивление длилось еще пять лет после того, как на востоке региона, в Дагестане, сдался князю Александру Барятинскому имам Шамиль. Для абхазо-адыгских народов Западного Кавказа российское торжество 1864 года обернулось трагедией: некоторые сообщества полностью погибли во время войны; тем из уцелевших, кто не пожелал выселиться «на плоскость» под надзор имперских властей, было предписано покинуть территорию империи. Это привело к массовому выселению мусульман Западного Кавказа в Османскую Турцию. Турция отнюдь не была в восторге от свалившейся на голову ее правительства «гуманитарной миссии», и те, кто выдерживал тяготы переселения в Анатолию, Сирию, Иорданию или Месопотамию, в лучшем случае оказывались предоставлены сами себе. Адыги и абхазы каждый год отмечают День памяти жертв Кавказской войны 21 мая: это дата российского парада в Кбааде по старому стилю.

Что касается непосредственно Абхазии, то ее правитель Келеш Ахмед-бей из княжеской фамилии Чачба-Шервашидзе еще в 1806 году просился в российское подданство — на фоне вхождения в состав Российской Империи соседней Мегрелии (Западная Грузия, 1803) и Имеретии. Однако Турция, которая тогда рассматривала Абхазию и все адыгские земли до Кубани как зависимые территории, не хотела с этим мириться и оставлять русским порт и крепость Сухум-Кале. Поэтому в Абхазии фактически произошел переворот, члены правящей фамилии разделились на протурецких и пророссийских, и в 1810 году русским в ходе очередной войны с Турцией пришлось брать Сухум штурмом.

После этого Сухум-Кале в течение полувека оставался центром провинции, формально вошедшей в состав России, а фактически почти не контролируемой. Этот факт создавал российскому командованию проблемы и в ходе кампаний на Западном Кавказе, и в турецких войнах 1828–1829 и 1877–1878 годов, и в Крымскую войну 1853–1856 годов: приморская территория, населенная нелояльными горцами, оставалась «порталом», которым пользовались не только османские, но и другие противники империи. Но окончание Большой Кавказской войны в 1864 году развязало руки имперской администрации: в тот же год самоуправление Чачба-Шервашидзе было ликвидировано, Абхазия стала управляться как Сухумский военный отдел, непосредственно из Тифлиса российским наместником на Кавказе.

Тут важно заметить существенное историческое обстоятельство: после завершения затяжной войны с горцами, целью которой было обеспечение бесперебойной связи империи с ее закавказскими владениями, Россия продолжала рассматривать Грузию как свою главную опору в регионе, а лояльную грузинскую элиту — как союзника и помощника. После абхазских восстаний 1866 и 1877 годов, подавление которых вызвало новые волны выселения абхазов в Турцию, Россия способствовала грузинской/мегрельской колонизации Абхазии, особенно ее юго-восточных районов: в логике имперской администрации это была замена населения на более лояльное.

В 1883 году Абхазия была включена в состав Кутаисской губернии; российские власти, уладив, как им казалось, военно-административные вопросы, взялись за превращение неблагополучного в санитарном отношении берега в курортную жемчужину Черного моря.

Серп, молот, кнут и пряник

Но долгим покоем оставшимся и новым жителям этих мест наслаждаться не пришлось.

В 1918 году на юг Российской Империи распространилась Гражданская война; в Тифлисе была провозглашена Грузинская Демократическая Республика, которая при поддержке иностранных войск обеспечила себе контроль не только над Абхазией, но и над частью черноморского берега на несколько десятков километров к северу от реки Псоу, включая регион нынешнего Сочи.

В мае 1920 года между Грузией и Россией был подписан договор, согласно которому именно Псоу стала пограничной рекой: примерно по той же линии и сейчас проходит проклинаемая летом толпами отдыхающих российско-абхазская граница; в советское время по Псоу проходила граница между РСФСР и Грузинской ССР, которую тогда, впрочем, все считали просто внутренней административной.

Абхазию советское государство признало частью Грузии, но, как показала практика, не без нюансов.

Меньше чем через год — 4 марта 1921 года — в Абхазии была установлена советская власть. За неделю до этого, 25 февраля, части Красной Армии вступили в Тифлис и в течение нескольких недель взяли под контроль всю Грузию, включая Батуми. Территории, которые ныне известны как Абхазия и Южная Осетия, шли, можно сказать, в революционном авангарде: 4 марта советская власть была провозглашена в Сухуме, а 5 марта — в Цхинвале. Тогда же в Сухуме была провозглашена Абхазская Советская Социалистическая Республика — но стаж ее независимости оказался весьма кратким: уже 16 декабря 1921 года советская Грузия и советская Абхазия подписали соглашение, согласно которому вторая признавалась частью первой.

Еще через три месяца Советская Грузия вошла в Федеративный Союз Советских Социалистических Республик Закавказья, а через год — в состав вновь образованного Союза ССР. Абхазия же стала автономной республикой в составе Грузинской ССР. Статус автономий в 1930-е годы получили также Аджария (автономная республика), где большой процент населения — мусульмане, и Южная Осетия (автономная область). Однако еще до этого, в 1925 году, была принята конституция Абхазской ССР, в которой фиксировался договорный характер отношений Абхазии и Грузии. Современные абхазские юристы полагают, что этот документ можно считать историческим и правовым обоснованием суверенитета.

Именно при советской власти Абхазия стала полноценной частью рекреационного региона — «всесоюзной здравницы» Черноморского побережья Кавказа. Были завершены начатые еще при царском режиме работы, связанные с обеспечением общего санитарного благополучия территории. Живописные локации в окрестностях Сухума и озера Рица привлекли внимание организаторов государственных дач и отдыха лично товарища Сталина. На уместном отдалении от госдач, которые сейчас поражают экскурсантов своей почти аскетической скромностью, вдоль 200-километрового абхазского побережья вырос длинный ряд ведомственных санаториев, пансионатов и домов отдыха. Советские земледельцы выращивали в абхазских садах и полях мандарины, чай, табак, виноград и мимозу для огромной страны, которая рада была все это покупать.

Но фундаментального противоречия между абхазской и грузинской частью населения советский прогресс не снял: абхазы по-прежнему считали себя незаслуженно угнетенными коренными жителями, а грузины — доминирующим сообществом.

При этом советское руководство вело довольно иезуитскую игру. С одной стороны, сталинская Москва воспроизводила традицию, заложенную имперским Петербургом: несмотря на несколько волн политических репрессий в отношении истеблишмента, Грузия оставалась привилегированной территорией и опорой центральной власти на Кавказе. С другой стороны, автономии должны были напоминать грузинскому истеблишменту о том, что в 1918–1921 годах он предпринял попытку избавиться от центрального руководства, а также и о том, что при гипотетическом повторении подобной ситуации у центрального руководства будут инструменты сдерживания, с помощью которых грузинский сепаратизм можно будет попытаться обуздать.

Собрание заблуждений

Едва ли кто-то в СССР мог всерьез представить себе, что инструмент автономий в составе союзных республик пригодится союзному руководству именно в таком качестве — как противовес центростремительным тенденциям.

Но к концу 1980-х ситуация сложилась именно так: союзное руководство, силовой аппарат и идеологическая власть КПСС ослабли, и национальные суверенитеты внутри советского государства, фактически созданные и выпестованные большевиками, вдруг обрели реальные вес и голос. Советская Грузия, без преувеличения любимая дочь в, как было принято говорить, дружной семье советских республик, после цепи драматических событий конца 1980-х оказалась одной из первых в очереди на сецессию.

Михаилу Горбачеву, который к концу 1990 года укрепился в мысли о необходимости переучредить союзное государство на новых началах, дорога была каждая минута, поскольку он действовал в условиях коллапса советской экономики. Действуя как моряк, пытающийся в критических условиях бороться за живучесть лодки, он не мог не рассматривать автономии как инструмент политического давления на союзные республики — в том числе в ходе торга за полномочия во время переговоров в Ново-Огарево. Грузия в них, впрочем, участия не принимала, а вот Абхазия получила шанс на участие вместе со статусом союзной республики, фактически уравнявшись с Грузией в правах. Грузинским сторонникам сецессии посылался недвусмысленный сигнал: если вы уходите, то без Абхазии.

В то же время было бы неверно считать, что абхазский сепаратизм по отношению к Грузии был исключительно конструктом злонамеренных деспотичных коммунистических властей, тщетно пытавшихся удержать власть, используя инструмент этнических «сдержек и противовесов».

Возможно, если бы автономии не чувствовали подспудной поддержки союзного центра, они не стали бы обострять ситуацию до предела. Но поводы у них возникли и без того. Так, еще в 1989 году, на фоне ясных политических деклараций Тбилиси, уже стремившегося порвать с СССР, 30-тысячный абхазский сход в историческом селении Лыхны постановил, что, коль скоро Грузия взяла курс на выход из СССР, Абхазии надлежит отделиться от Грузии. Живые участники схода в Лыхны сочли бы за оскорбление любую попытку представить дело как проактивную инициативу дальновидных кураторов из КГБ. Реальным мотивом, заставившим абхазские сообщества отправить в Лыхны делегатов, был дефицит политического представительства этнических абхазов в политической системе самой автономии и в целом Грузии — на фоне сецессионистской риторики Тбилиси.

За съездом в Лыхны последовал драматический раскол Верховного совета Абхазии на прогрузинскую и просоветскую фракции: по численности они оказались примерно равны.

Отметим, что по переписи населения 1989 года в Абхазии жило более 520 тыс. человек — вдвое больше, чем сейчас (245 тыс. человек, по данным абхазского Госкомстата на 2020 год). Из них грузины составляли 45,7%, или 239 тыс. человек, абхазы — 17,8%, или 93 тыс. Третье и четвертое места по численности (чуть более 14% каждая из групп) занимали армяне и русские. Абхазы были безусловно фрустрированы демографическими результатами последних нескольких десятилетий: с 1897 года население Абхазии выросло в пять раз, но доля абхазов сократилась с 55,3% до 17,8%, более чем втрое, при двукратном росте относительной численности грузин. Вполне естественно, что абхазские активисты рассматривали ситуацию как результат грузинской этносоциальной инженерии. Советская власть могла закрывать на это глаза и даже поощрять процесс, продолжая считать Грузию точкой опоры на Кавказе, но выход Грузии из советской юрисдикции означал бы, что абхазы в лучшем случае и дальше будут превращаться в меньшинство. Абхазы решили, что настало время для собственного национального государства.

Когда Грузия объявила о восстановлении конституции 1918 года, которая никакой абхазской автономии не знала и не признавала, Абхазия силами абхазской части Верховного совета приняла декларацию о государственном суверенитете и фактически вышла из состава Грузии, предпочитая оставаться в составе СССР (похожие процессы синхронно происходили в Южной Осетии, но там они к этому моменту уже несколько раз омрачились вспышками межэтнического насилия).

К концу 1991 года СССР, как известно, перестал существовать, и Абхазия в известной степени оказалась предоставлена самой себе. Российское руководство в лице Бориса Ельцина не сразу обнаружило, в каком состоянии дела в Закавказье, а когда обнаружило, то некоторое время тоже строило иллюзии: «демократическая Грузия» была будто бы союзником Ельцина и его сторонников в процессе борьбы против союзного центра.

Никуда не делась и историческая инерция: Россия исторически опиралась на Кавказе именно на Грузию, а отнюдь не на горские сообщества вдоль Большого Кавказского хребта. Отказ от взаимодействия с Грузией означал бы для России проблемы на линии самой длинной кавказской границы (она составляла около 1000 километров) и в определенном смысле кризис мотивации управления Северным Кавказом, который империя когда-то покоряла исключительно ради коммуникации со своими закавказскими владениями.

Но Грузия, как оказалось, искала себе теперь союзников вовсе не в Москве. И в этой ситуации Россия была вынуждена — сначала в ограниченной и неофициальной форме — начать оказывать поддержку де-факто властям Абхазии и Южной Осетии. Первоначально взаимодействие с ними складывалось крайне непросто — российский президент подчеркивал приверженность разделу СССР по последнему варианту границ союзных республик и вызывал ярость многих жителей Абхазии и Южной Осетии, общаясь со Звиадом Гамсахурдией (президент Грузии с 1991 по начало 1992 года). Поэтому представление о том, что Абхазия и Южная Осетия изначально были российскими проектами, нацеленными на подрыв грузинской государственности, тоже стоит отнести к категории заблуждений.

После крушения СССР Россия далеко не сразу перешла к безусловной поддержке де-факто независимых республик, и у Грузии, бесспорно, было время на то, чтобы попытаться урегулировать свои внутренние территориальные проблемы.

Однако Грузия, во-первых, попыталась применить для этого силу, а во-вторых, сама оказалась в ситуации внутренней гражданской войны.

24 июля 1992 года миротворцы, включая российский контингент, вошли в зону конфликта в Южной Осетии. К этому моменту в Абхазии все шло к полномасштабной войне. Еще в феврале 1992 года Грузия, после свержения Звиада Гамсахурдии управлявшаяся Госсоветом, предприняла первую попытку силой восстановить власть в Абхазии: в республику вошли части Национальной гвардии Грузии, которые якобы собирались бороться со сторонниками свергнутого президента (те действительно контролировали часть Мегрелии и могли иметь сторонников среди грузинского населения Абхазии).

Спустя еще несколько месяцев Верховный совет Абхазии (в мае 1992 года его окончательно покинула грузинская фракция) объявил о прекращении действия конституции Абхазской ССР 1978 года, согласно которой республика входила в состав Грузии на правах автономии, и о восстановлении конституции ССР Абхазии 1925 года. В республике началось формирование ополчения.

Когда в августе 1992 года Национальная гвардия Грузии вновь вошла в Абхазию под предлогом обеспечения безопасности железной дороги Адлер – Зугдиди и освобождения захваченного грузинской вооруженной оппозицией вице-премьера Александра Кавсадзе (он был пленен звиадистами в Мегрелии в начале июля, затем в плен к вооруженной оппозиции попали еще несколько высокопоставленных чиновников Грузии), это было воспринято абхазами как вторжение. Случилось то, чего в Тбилиси не ожидали: национальный суверенитет Абхазии оказался политическим лозунгом и движущей идеей для десятков тысяч абхазов и других негрузинских жителей региона, добровольно вставших под ружье после входа в республику грузинских вооруженных отрядов.

В какой-то мере часть грузинского общества и грузинских политических лидеров повторили ошибку руководства позднего СССР: десятилетиями национально-федеративное устройство Союза понималось как символическая модель, а не как элемент реальной политики, поэтому в момент, когда выяснилось обратное, оказался невозможен эффективный кризисный менеджмент. В Грузии примерно то же произошло с автономиями: политики в Тбилиси представить себе не могли, что символические атрибуты суверенитета превратятся в реальность, а «признанные» границы единой Грузии, наоборот, останутся чистым символом. В Тбилиси отказывались понимать, что у абхазской сецессии по отношению к Грузии было не меньше, если не больше нравственных оснований, чем у состоявшейся грузинской сецессии в отношении СССР.

Возник политический и символический парадокс: источником легитимности границ постсоветской Грузии, в которых мир, включая Россию, признал ее в 1991 году, был Советский Союз, который, однако, в основном больше не признавался как источник какой бы то ни было легитимности. Этот парадокс и сейчас затрудняет и искажает восприятие происходящего на постсоветском пространстве: не только для грузинских, но и для всех остальных постсоветских границ имеет значение, что определены они были советским руководством. В его отсутствие согласие считать бывшие внутренние границы СССР нерушимыми не могло оставаться для всех безусловным и бессрочным. Россия, например, полагала, что она вправе была ожидать некоторых «бонусов» в обмен на такое согласие. Вместо «бонусов» она для начала получила два конфликта в непосредственной близости от своей кавказской границы, где дела, благодаря политическому кризису в Чечне, и так обстояли далеко не идеально, а затем — угрозу присоединения Грузии к недружественному блоку.

Погибшие и беженцы

Полномасштабная война в Абхазии продлилась около полутора лет, до заключения в Москве в мае 1994 года грузино-абхазского соглашения о прекращении огня и разъединении сил. Конфликт, по разным оценкам, унес около десяти тысяч жизней с обеих сторон. Характерно, что на стороне Абхазии сражались в том числе добровольцы с российского Северного Кавказа, в частности из Чечни. Северокавказские волонтеры, часть которых в дальнейшем принимала участие в чеченских войнах на стороне сепаратистов, обращались к горской солидарности и называли Грузию «малой империей». На стороне Грузии же, в свою очередь, воевали в том числе радикальные украинские националисты, полагавшие, что ведут бой против «большой империи».

К концу 1993 года, не без неформальной российской помощи, абхазские отряды заняли Сухум. Но в районах на границе с Мегрелией (Гальский район) и Сванетией (верхняя часть Кодорского ущелья) абхазскому командованию во главе с харизматичным президентом, хеттологом Владиславом Ардзинбой не хватало ресурсов для того, чтобы установить свой контроль.

Война сопровождалась, по сути, этнической чисткой: грузинское население Абхазии за пределами Гальского района и верхней части Кодорского ущелья было вынуждено бежать в собственно Грузию, бросив дома и имущество; число беженцев составило, по некоторым оценкам, до четверти миллиона взрослых и детей. Достаточно сказать, что абхазская перепись населения 2003 года показала: в республике на тот момент жили около 46 тыс. грузин — впятеро меньше, чем до начала конфликта. В результате боевых действий экономика и значительная часть инфраструктуры Абхазии оказались разрушены, туризм, разумеется, прекратился, сельское хозяйство пришло в упадок.

На этом фоне Россия, которая играла роль стабилизатора и координатора постсоветского пространства, без проблем признаваемую ее тогдашними внешнеполитическими партнерами, не могла не настоять на переговорах о прекращении огня, создании буферной зоны и введении миротворческого корпуса численностью около 1500 человек. 13 июня 1994 года, ровно через месяц после подписания в Москве Соглашения о прекращении огня и разъединении сил, Коллективные силы поддержания мира вошли в 24-километровую буферную зону вдоль фактической границы Абхазии и собственно Грузии. Россия ввела миротворцев, заручившись мандатом Совета глав государств СНГ, в который входил, в частности, тогдашний глава Грузии Эдуард Шеварднадзе.

Через обострение к признанию

Четверть миллиона беженцев определенно оказали влияние на настроения в Грузии: отныне обещание добиваться возвращения Абхазии стало непременным элементом предвыборной кампании любого грузинского политика. При этом миротворческие усилия России трактовались в грузинском политикуме как оккупация: присутствие КСПМ будто бы исключало урегулирование грузино-абхазских противоречий — хотя, в сущности, оно исключало лишь возобновление войны. Надо, впрочем, признать, что Грузия несколько раз пыталась сосредоточиться на поиске дипломатических способов урегулирования абхазской проблемы и наращивала интенсивность контактов. В качестве символа добрых намерений на грузинском берегу пограничной реки Ингури, через которую перекинут пешеходный мост, был даже поставлен арт-объект в виде револьвера со стволом, завязанным в узел.

Определенные результаты были достигнуты в плане создания для жителей Абхазии условий ездить в Грузию, а также в части обеспечения гражданских и политических прав этнических грузин в Абхазии. Однако в первую очередь сама Абхазия не слишком форсировала эти контакты. И дальнейшее, как говорится, хорошо известно.

Россия продолжала играть роль координатора КСПМ и медиатора в грузино-абхазском конфликте в течение 14 лет. Грузинский истеблишмент все это время исходил из представления о том, что действия России в Абхазии и Южной Осетии направлены исключительно на отторжение этих территорий от Грузии. При этом ни в Тбилиси, ни в ряде западных столиц не принималось во внимание, что идея отделения Абхазии от Грузии не была сгенерирована в Москве, а являлась результатом волеизъявления негрузинской части населения республики, проявленного в том числе на нескольких референдумах и в ходе кровопролитной войны.

Позиция Москвы оставалась сдержанной. Она не признавала независимость Абхазии, не оказывала ей официально поддержки и даже раздачу российских паспортов объясняла фактически гуманитарными соображениями: жители Абхазии не могли покинуть ее территорию с утратившими силу паспортами советского образца или никем на тот момент не признанными абхазскими.

Трудности признания

В августе 2008 года грузинское политическое руководство приняло решение военной силой разрешить конфликт в Южной Осетии, что привело к немедленной военной реакции России. Реакция эта, судя по всему, оказалась сюрпризом для большинства наблюдателей в Грузии, на Западе, да и в самой России. Тем не менее пятидневная война в августе 2008 года привела к поражению Грузии и сделала бессмысленным продолжение миротворческих миссий в зонах конфликтов в Абхазии и Южной Осетии. Признав две республики, Россия смогла обеспечить свое военное присутствие в них путем двусторонних соглашений с республиканскими правительствами, безусловно заинтересованными в защите от дальнейших попыток силой решить вопрос их политического статуса.

К моменту признания Россией в 2008 году Абхазия значительно продвинулась по пути создания функционального государства. В отличие от Южной Осетии, где постоянно ставился и ставится вопрос о возможности воссоединения с Северной Осетией в составе России, Абхазия была нацелена на траекторию самостоятельного развития. К этому располагал, в частности, вполне очевидный ресурс — 200 километров шикарного субтропического побережья.

Признание суверенитета Россией часть абхазской элиты в 2008 году восприняла, скажем, с осторожностью: возникали опасения, что этот факт ограничит свободу республики по своему усмотрению искать дальнейшие пути к более широкому признанию. Осторожность усугублялась не слишком удачными российскими попытками повлиять на абхазские президентские выборы в 2004–2005 годах, что привело к обострению внутриполитического противостояния в Абхазии, едва не поставило республику на грань гражданской войны, заставило Россию ограничить свою в основном неформальную финансовую поддержку и ввести временные запреты на абхазский импорт.

Часть проблем была решена после признания: для России оно исключило необходимость постоянно искать формы прикрытия для оказания Абхазии помощи в военной, финансовой и социальной сфере. Но часть проблем сохранилась. Едва ли не главная из них сводится к противодействию широкому проникновению в республику российских инвестиций. В абхазской политике все еще продолжают играть существенную роль участники войны с Грузией; многие из них считают, что разрешение иностранцам инвестировать лишит Абхазию ценовой привлекательности для туристов по сравнению с регионом Сочи, приведет к проблематичной ревизии прав собственности и аренды, а в конечном счете откроет возможности для возвращения грузинских беженцев: трудно разрешить иностранцам вкладывать и владеть собственностью, но при этом сделать жесткое исключение для грузин, часть которых может к тому же иметь гражданство других стран.

Несмотря на ряд сложностей в двусторонних отношениях, Россия не идет по отношению к Абхазии (и Южной Осетии) тем же путем, каким она шла в отношении Крыма и новых территорий: за признанием, по крайней мере пока, не следует присоединение.

Характерно, что статус республик с 2008 года оставался камнем преткновения любых грузино-российских контактов. После начала СВО часть грузинских (и украинских) политиков стали открыто требовать наращивания грузинских военных усилий, направленных на «возвращение территорий». Такие усилия теоретически могли бы привести к формированию «второго фронта» на Кавказе; пока правящая в Грузии партия показывает себя противником подобного развития событий, но предстоящие в нынешнем году парламентские выборы могут эту ситуацию изменить. История трансформации постсоветского пространства совершенно точно пока далека от своего завершения.

Конца не видно

Можно ли считать разрешенным начавшийся в конце 1980-х кризис в Абхазии?

Нет, пока в Грузии остается большое количество избирателей, считающих возвращение территорий политическим долгом любого грузинского правительства.

Продвинулась ли Абхазия по пути от войны и разрухи к миру и процветанию?

Да, в том числе и на фоне успехов Грузии, которые она демонстрировала во второй половине 2000-х, рассчитывая в том числе и на позитивное внимание жителей своих бывших автономий. Создание нормативной базы для иностранных инвестиций в Абхазию могло бы еще более способствовать развитию, но пока этот процесс буксует.

Достиг ли абхазский политический проект «потолка» своих возможностей?

Пока сложно об судить, но стоит признать, что постконфликтное восстановление связей и попытки нормализации отношений Абхазии с Грузией как минимум сильно притормозились в результате событий 2008 года, при этом и полноценного «открытия» Абхазии в сторону России пока не произошло: в совокупности это повышает вероятность формирования в регионе новых вызовов и рисков. При этом прямая аналогия с «оттаявшим» и стремительно переформатированным конфликтом в Нагорном Карабахе едва ли возможна: например, Россия признала Абхазию, а Армения никогда не признавала Нагорный Карабах.

Во всяком случае, Абхазия с момента распада СССР остается ярчайшей иллюстрацией ошибочности умозрительной гипотезы о том, что Советский Союз благополучно демонтирован по линиям своих внутренних административных границ, можно аплодировать и расходиться, все живущие в этих границах люди с этим по умолчанию согласны.

Это, конечно же, не так.

Процесс трансформации постсоветского пространства только начался, а не завершился в 1991 году, он продолжается до сих пор и принесет еще немало новостей, в том числе и драматических.

Роль России в этом процессе, как показывает пример с КСПМ, отнюдь не сводится к имперскому доминированию. Речь идет скорее о том, что Россия в силу своего потенциала и статуса обречена играть роль модератора постсоветского пространства вне зависимости от того, нравится это кому-либо или нет. В ряде ситуаций взять на себя такую роль больше просто некому, а если этой работой пренебрегать, привести это может как минимум к росту нестабильности и военных рисков в еще одном регионе Евразии.

Автор: Иван Сухов, заместитель главного редактора газеты «Коммерсантъ», кандидат исторических наук, в 2000–2015 годах освещал события на Кавказе как корреспондент нескольких российских изданий

Фото: Роман Сапоньков, Коммерсантъ

https://www.kommersant.ru/doc/6772189